"Беседа с митрополитом Воронежским и Борисоглебским Сергием.

РИА "Воронеж" и газета "Молодой коммунар"

"Уметь думать – главное качество человека"

О культурной среде региона и культуре диалога.

– Сейчас в Воронеже ведется крупное исследование культурной среды и культурной политики региона. В определенном смысле культурная среда и духовное состояние – понятия пересекающиеся. А как бы вы оценили культурную среду региона? Чего, по вашему мнению, не хватает Воронежу?

– Нельзя сказать, что наша область в чем-либо ущербна с культурной точки зрения. Напротив, Воронежский край – один из тех, которые соками красоты народного духа питают всю Россию. У нас сохранились традиции народных песен, местных языковых диалектов. Встречаются села, особенно на юге области, где полсела говорят по-русски, а полсела – по-украински. Так повелось в семейных традициях, и это прекрасно! Живут люди в таких селах мирно, дружелюбно, поют и русские, и украинские песни. Во многих районах сохранились старинные напевы, которые звучали в прошлые века, – это тоже дорогого стоит. Радует, что поддерживается культура народного костюма. Сейчас это очень непростое занятие, но ведь раньше крестьянки, – наши прабабушки, – носили национальные костюмы! Это глубокие вопросы, они касаются самобытности как каждой личности, так и всего нашего народа. Культурные традиции имеют серьезное влияние на стиль жизни человека, его убеждения и ценности; это – стержень, который может и должен поддерживать связь нынешнего поколения с духовными корнями Российского государства. Поэтому изучение и сохранение традиционной культуры – дело благодарное, востребованное и своевременное. Хочу пожелать тем людям, которые по зову сердца занимаются этим вопросом, чтобы они получали в своем деле поддержку и достойный отклик. Важно, чтобы жители сельских районов почувствовали стремление государства к возрождению родной культуры и чтобы никто не мог сказать, что это нынче не модно.

– Сейчас много говорят об информационной войне против Православной Церкви. Однако есть и обратное явление: подчас люди, которые называют себя православными, дискутируют со своими оппонентами с нехристианской агрессией. Как относиться к подобным вещам верующему человеку?

– Мне кажется, что современные верующие люди просто адекватными способами отвечают на те методы борьбы, которые им навязывают люди с противоположными убеждениями. К сожалению, у наших СМИ до сих пор сохраняется ложное понимание ситуации: ругать Церковь и дискредитировать верующего человека – это хорошо, а в ответ никто не должен ничего говорить. Но сейчас начало XXI-го века, а не начало XX-го, когда нельзя было на подобные выпады возражать. Тогда любое противоречие могло окончиться расстрелом, тюрьмой или лагерем, тогда государство открыто уничтожало религиозную культуру. Но теперь мы живем в свободной стране, и каждый волен верить, – или не верить, – как хочет. Атеист, с точки зрения закона, теперь уравнен в правах с человеком религиозным. И если профессор высшей школы в рамках учебной программы начинает говорить студентам, что научно только атеистическое мировоззрение – он говорит ложь. В науке не должно быть мировоззренческих платформ: ни религиозных, ни антирелигиозных. Подлинная наука не должна быть инструментом идеологической борьбы, как это было в советское время.

Что же касается вспышек кажущейся нетерпимости – представьте, что вам предлагается посетить выставку, где в кощунственном виде представлен Христос, Его Крест, Богоматерь… Или, скажем, принародно берут топор и начинают рубить иконы (речь идет о перформансе Авдея Тер-Оганяна "Юный безбожник" в декабре 1998 года на выставке Арт Манеж, где художник рубил иконы топором – Ред.), – так извините меня, в этом случае не искусство, а невежество и кощунство вызывают чувство возмущения. Православный человек – личность, имеет свой характер, свой темперамент. Люди активные возмущаются доступными их пониманию способами, например – организуют пикеты... С моей точки зрения, это, конечно, нехорошо: пикеты – дитя современности. Но почему, если методом пикетирования заявляет свои требования группа светских людей – ничего страшного, а если православные – то это повод для всеобщего возмущения? Так неприязнь становится взаимной. Я призываю к культуре ведения диалога, нужно отвергнуть ненависть! Церковь и религиозные общины в Советском Союзе пережили огромное давление в течение десятков лет, но ни один человек не хранит сейчас в душе озлобленность. Вы нигде не встретите выражения чувств мести верующего человека за то, что его предки были расстреляны по религиозным соображениям. Мироощущение мучеников – само всепрощение и любовь. Никто не объявил "священную войну" тем же коммунистам, живущим сейчас идеологам того времени – все они доживают свою старость спокойно… А если кто и начнет преследовать их, то Церковь первой поднимет голос в их защиту и скажет, что этого не следует делать. Поэтому я призываю тех людей, которые по привычке говорят с верующими с позиции силы, вспомнить, что никакого превосходства они уже не имеют: ни идеологического, ни юридического, ни морального. Нужно оставить оскорбительный тон и начать конструктивный диалог – только он приведет к разумным и полезным последствиям.

О церковном служении

– В этом году Вы отметили 30-летие архиерейского служения и 40-летие со дня пострижения в монашество. Как Вы, Владыка, пришли к жизни во Христе? Кем Вы мечтали стать в детстве? Чему самому главному научились от своих родителей? Расскажите, пожалуйста, о себе.

– Мои родители – простые рабочие. Они не были очень верующими людьми. В нашей семье соблюдались посты, отмечались церковные праздники; мы ездили в храм на богослужения, но никакого фанатизма в этом не было. Наш дом был невдалеке от Троице-Сергиевой Лавры и богослужения мне нравились с детства. Даже будучи совсем юным, я сердцем чувствовал, что все это – мое. Церковь в те времена подвергалась осмеянию и различным притеснениям, над религией не насмехался только ленивый. На всех уровнях велась антирелигиозная работа: молодежь приглашали в антирелигиозные кружки, для обывателей ставились соответствующие спектакли, писались богохульные стихи… Но в этой ситуации я твердо противостоял идеологической "обработке". Уже к шестому классу решил, что буду священником, – это была моя мечта. После школы, по благословению своего духовника, попытался поступить в медицинский институт, но не прошел по конкурсу. Неудача была мне безразлична: я туда вовсе не стремился, просто исполнял послушание. С чистой совестью подошел к духовнику и сказал, что в институт не принят. "Тогда поступай в семинарию", – был мне ответ. И я поступил, хотя и с большим трудом: руководство Загорского района, по месту моего жительства, очень гордилось тем, что ни одного студента в Московской семинарии из нашего района не было. Не хотели пропускать и меня, но все же, в 1967 году я стал первым в Загорском районе, кто поступил в семинарию после возрождения духовной школы в 1946 году.

Потом были семинарские годы, академия, аспирантура. В период обучения принял монашество – тогда мне было 24 года. После аспирантуры год работал референтом в Отделе внешних церковных связей Московского Патриархата, потом был назначен в Прагу представителем Русской Православной Церкви при Христианской Мирной Конференции (ХМК). Там, на конгрессе, я был избран заместителем Генерального секретаря этой организации. За 4 года побывал в 36 странах на всех континентах. ХМК работала со странами третьего мира, поэтому довелось увидеть и нищету, и голод – в Африке, в Азии, в Латинской Америке, в Австралии... Потом получил назначение в Москву – на должность заместителя председателя Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата. 30 января 1983 года в Богоявленском Патриаршем соборе было совершено мое рукоположение во епископа Солнечногорского, а через полтора года состоялось назначение на должность представителя нашей Церкви при Всемирном Совете Церквей (ВСЦ) в Женеве. Послушание было очень интересным. ВСЦ объединяет более трехсот Церквей всего мира и его деятельность можно сравнить с деятельностью Лиги Наций или ООН. Это, можно сказать, параллельная религиозная организация: очень похожие идеи закладывались в ее основу, только цель – не политическое единство, а единство вероисповедания. В этой организации я был представителем Русской Православной Церкви и одновременно – настоятелем небольшого прихода в Женеве. Во время Великой Отечественной войны некоторые наши эмигранты первой волны, которые жили в Женеве, стали служить молебны о победе Гитлера – даже написали ему письмо, чтобы он вернул им реквизированные советской властью земли и фабрики. Но другая часть наших эмигрантов была с ними не согласна: Советский Союз, как раньше Россию, они ощущали своей Родиной. Эти люди организовали свою церковную общину в юрисдикции Московской Патриархии: вначале службы совершались где-то в гараже, потом у них появился постоянный священник и свой храм. В этом-то приходе я в 1980-е годы застал эмигрантов первой волны. Было очень интересно с ними общаться и повышать свой уровень знаний.

В 1991 году меня отозвали в Россию, где я был назначен Председателем Отдела по церковной благотворительности, работа в котором тогда начиналась буквально с нуля. Через пять лет, в середине 1996 года, стал Управляющим делами Московской Патриархии и Постоянным членом Священного Синода, а в 1999-м был возведен в сан митрополита. Семь с половиной лет я был ближайшим помощником Патриарха Алексия II, и время это было очень интересное. По всей стране шла ломка атеистических воззрений; мне часто приходилось выезжать в епархии, где не ладился контакт с государственной властью, где у священников были конфликты с другими священнослужителями, потому что многие не понимали новых задач, которые стояли перед Церковью. А в 2003 году получил назначение сюда, в Воронеж, и уже десять лет я – митрополит Воронежский, за что и благодарю Бога.

– Вы побывали в разных странах, повидали верующих людей по всему миру. Есть ли разница между прихожанами, скажем, в Швейцарии, в Москве и в Воронеже? В чем она?

– С одной стороны, какую бы религию человек ни исповедовал, к какой бы конфессии не принадлежал, он сохраняет свою индивидуальность, все присущие ему положительные и отрицательные стороны. Но различия в религиозной традиции и в воспитании хорошо видны, как в свойствах и характере каждой личности, так и в государстве в целом. Именно поэтому, когда мы выезжаем за рубеж, то чувствуем себя людьми другой культуры. Совсем не потому, что мы "азиаты" или недостаточно знаем язык, а потому, что у нас восприятие жизни совершенно другое. Вспомните наших классиков: такой сложной гаммы душевных переживаний, которую описывает, скажем, Достоевский, вы ни у одного народа в литературе не встретите. Лишь единицы на Западе любят и умеют разбираться в своей душе – это свойственно в особенности православному человеку. Также плоско-формально они подходят ко всему в жизни: чти законы, не греши, уважай мнение ближнего, каким бы оно ни было... Они все одинаковы – в подходе к жизни, в запросах и интересах, и даже на лицо. У наших людей можно наблюдать резкие перепады: вот человек-грешник, а вот человек-святой, а вот какой-то еще промежуточный тип… На Западе вы не встретите этого, они все благовоспитанные, чтут житейские традиции, даже не обязательно религиозные. К примеру, у американцев: главное на Рождество – индейка, до сих пор это – закон. Или в Чехии или Германии: карп на Рождество – это святое. А разве в этом подлинное утешение души в Рождественскую ночь? Что мне врезалось в память в Европе и в Америке в 1980-е годы, так это малое количество верующих людей, которые посещают храм. Все считают себя христианами; спроси любого – и он скажет тебе, что не мыслит свою жизнь без Бога. Но практикующих верующих мало, за исключением, пожалуй, только Италии. В большой праздник вы увидите там огромные очереди к католическим "будочкам", где принимают исповедь. Но в других странах и этого нет.

В Швейцарии, где я жил, меня очень удивляло поначалу: у Церкви там немало средств. Но бывая в храмах, я не видел там столько людей, которые могли бы такое количество денег жертвовать. Лишь позже я узнал, что все направляется законодательной системой. Когда вы устраиваетесь на работу, в анкете вы указываете, к какой конфессии принадлежите. При начислении зарплаты с вас какой-то незначительный процент вашего дохода – скажем, одна десятая процента – отчисляется названной вами конфессии. Этих денег хватает, чтобы содержать в порядке храмы, школы, госпитали и еще вести миссию где-нибудь в Африке, помогать там людям, учить их. Но такого многолюдья, как у нас в храмах, когда, бывает, в праздник зайдешь и шагу не ступишь – такого там нет.

В Латинской Америке – другое. Там преимущественно Католическая Церковь, и она пошла в тех краях по другому пути. Она допускает привнесение местных традиций, которые поддерживались там с языческих времен, в церковную практику. Вера на этих континентах более горячая, более искренняя. Но самые плохие верующие – это, конечно, европейцы. Они до крайней степени толерантны ко всем видам религиозности и безбожия. Даже в своей конституции не сделали оговорки, что благодарны христианской церкви, которая просветила Европу, сделала ее цивилизованным континентом. Доходит до крайностей: в Англии, например, отменили Рождественские открытки и елки, а президент США теперь поздравляет народ не с Рождеством, а с "выходными днями", он не может сказать "Merry Christmas!" – "Счастливого вам Рождества!".

Что же касается России, то у нас совершенно наоборот: с 1990-х годов с обновленной энергией началось возрождение религиозных чувств, и оно продолжается до сих пор.

– Вы сейчас рассказали о религиозном налоге в Европе, а ведь у нас сейчас тоже обсуждается общественная инициатива – внести законопроект о налоге на религию, который позволил бы верующим четко относить себя к определенной конфессии и соответственно защищать свои интересы в суде. Стали бы Вы голосовать за такую инициативу?

– Ко мне тоже обращались люди этой инициативной группы, но я не поддержал их идеи. По моему мнению, она никакой критики не выдерживает. Как планируется, по этому проекту, осуществлять защиту убеждений верующих? Если я заплатил деньги, – меня защищают, а если не заплатил, то нет? Вера – мое сокровенное внутреннее чувство. Это неприкосновенный духовный мир тысяч, миллионов людей. Это моя боль и радость, которая, вместе с тем, общая боль и общая радость. Разве можно эту, во многих еще не окрепшую, не оформившуюся внутреннюю святыню души подвести под рамки обыкновенного членского или партийного взноса?! Да и что это за персоны, которые собираются представлять интересы верующих, которых, якобы хотят или могут оскорбить? Никогда ни копейки не дам на это, и никому не посоветую. Это самые настоящие мошенники, с которыми нужно бороться.

О кресте, который несет каждый из нас

– Сейчас в интернете идет обсуждение коллекции итальянских дизайнеров Дольче и Габбана, которые в своем творчестве вдохновлялись византийской культурой, и использовали в моделях одежды изображения византийских фресок со святыми. Интересно узнать Ваше мнение: где граница между украшением и религиозным символом, между религией и искусством? Как обычному человеку к этому относиться: может ли верующий человек украсить себя крестом из церковной лавки? Можно ли носить на груди крест из магазина бижутерии?

– Крест требует к себе уважения вне зависимости от того, освящен он или нет. Даже если вы используете его как украшение, все равно должны чувствовать ответственность, что на вас надет крест с изображением Христа Спасителя, и вести себя соответственно.

Что касается Дольче, Габбана и прочих новых явлений, то в них мы видим воплощение одной из мировых тенденций: неуважение, неблагоговейное отношение к святыне, доходящее до пренебрежения. Вспомните вышеназванный пример, действия "деятеля сферы искусств", который рубил иконы: разве это не возмутительно? Значит, поставлена задача – лишить современного человека духовного ориентира и подлинной цели жизни. Теперь об одежде, которая сшита по иконописным изображениям: на первый взгляд кажется, что ничего возмутительного нет. Вот священное изображение на этом платье… Но давайте разберемся, кто собирается его носить? В древности это было "официальное" одеяние царя, который в нем шел в храм или принимал послов. Но потом он снимал эту одежду, менял ее на повседневную и тогда уже приступал к пирам и развлечениям. Сегодня же, кто будет принимать в этой одежде делегации или проводить съезды? В ней будут гулять где-то на вечеринке – и отношение к ней будет как к обычным футболке и джинсам... В этом и есть попрание святыни. Поэтому такие вещи я бы не советовал покупать и носить. Восторгаться красотой идеи можно, это действительно порой замечательные вещи, но здесь имеет место подлог и кощунство. Дизайнеры создали красивое одеяние со священной символикой? Поместите его в музей, но не выдавайте за предмет повседневного спроса, это нехорошо! Есть вещи, которые мы должны уважать, независимо от того, какой мы религии, верующие или нет. Если для какой-то части людей это – святыня, она должна восприниматься как святыня и всеми окружающими.

– Как строится Ваш обычный день? Работаете ли Вы утром или, наоборот, по вечерам? Есть ли у Вас свое правило планирования времени, личные радости и переживания?

– Как человек с детства верующий, я привык болеть сердцем за две вещи: за Русскую Церковь и за наше государство. Иной боли или переживаний у меня нет. Что же касается рабочего времени (если называть мое служение работой), то его распорядок несложен: какое-то количество часов я провожу здесь, за столом в Епархиальном управлении; какое-то время работаю дома: утром и вечером. Сложные вопросы стараюсь оставлять на утро, потому что с утра лучше думается и пишется, а рутинные дела – на вечер. Кроме того, жизнь включает в себя молитвенные правила, которые совершаются также и утром, и вечером. В субботу совершаю всенощное бдение, а в воскресенье – обязательно служу литургию. По долгу Архипастыря я часто выезжаю за пределы Воронежа, потому что жизнь приходских общин требует этого. Людям нужна и важна совместная молитва.

– Вы, Владыко, ведете большую просветительскую работу, часто даете интервью, выступаете в телепередачах. На какие вопросы Вы отвечаете с радостью? На какие труднее всего отвечать? С чем к Вам сегодня обращаются люди?

– Малозначащих вопросов для меня нет. Если человек чем-то интересуется, значит, его это беспокоит. Конечно, интереснее говорить на темы, о которых можно всерьез подумать, поразмышлять вслух. Но большей частью люди задают мне вопросы практического характера, на которые может ответить любой священник. Тогда я стараюсь отвечать как можно шире, развить вопрос в ту или иную сторону, чтобы дать больше информации и заставить человека увидеть проблему не прямолинейно, а глубже. Уметь думать – главное качество человека…

_______________________________________________________________________________________

Опубликовано 15 ноября 2013 г.